Венчание

Сегодня мы публикуем отрывок из повести Василия Дворцова  «Тогда, когда случится». Кому будет интересно,  можно прочитать всю повесть,  пройдя по ссылке. https://www.rospisatel.ru/dvorzov-togda.htm 

Василий Дворцов – известный художник и реставратор, прозаик, поэт, публицист, драматург.

В 1983 году Василий Владимирович стал реставратором и художником Русской Православной Церкви. В его активе 400 авторских икон и картин по всей стране и за рубежом.  Лично расписал два сибирских храма в Черепаново (В честь Всех Святых, в земле Сибирской просиявших)  и  Могочино (Cвято-Никольский храм)

Нам же интересен отрывок  «Венчание» тем, что здесь есть небольшое описание   храма и первого его священника, отца  Иоанна (Василия Луговских). Встреча с отцом Иоанном стала  значимым событием в жизни  Василия Дворцова  и   связала их судьбы на долгие годы.

Василий Дворцов. Венчание. Из повести «Тогда, когда случится»

Трасса, вырвавшись за серпантинную тесноту Бердска, вольно развилась, широко обходя березовые холмы и просекая изумрудящиеся до горизонта поля озимой пшеницы. Редкие встречные машины со свистящим шорохом ударяли в приоткрытое окно разогретым ветром, и столбы электропередач ровными взмахами проводов отбивали такты сердечного марша.

Невысокий и легкотелый, с серо-седой бородкой и такой же сизой косичкой, пятидесятилетний отец Василий что-то долго делал в алтаре, важно проходя туда-сюда за открытыми Царскими вратами, а они напряженно ждали посреди маленького, чрезвычайно уютного сельского храма, хлопая глазами на пестроту росписей по стенам и своду. Саша шепотом рассказывала — кто есть кто. В самой вышине куполка, над узкими вытянутыми окошками, вкруг длинной цепи с новенькой, красно-медной люстрой — «паникадилом» — сошлись Архангелы, под ними расположились Евангелисты. Дальше, за спиной, до самого хорового балкончика по темно-синему арочному потолку выстроились святые, почти все свои, сибирские, потому что храм так и назывался — «Всех святых, в земле Сибирской просиявших». А прямо над ними Божия Матерь в широко распахнутых руках держала белый шарф — омофор. Он означал Ее покровительство над Россией. Справа на стене — сцена Распятия, ну, это-то и Славка понимал, а слева — Вход Господень в Иерусалим. Вернее, въезд на «осляти». Художнику особо удались лица фарисеев, злобствующих в ближнем левом углу. Совсем как живые.

И откуда ей это все известно?

Отец Василий — папин двоюродный брат, и она пять лет назад здесь «на молоке» каникулы проводила, после удаления аппендицита здоровье поправляла. Как раз, когда церковь расписывали. И даже вон тот орнамент помогала раскрашивать. Ага, самый кривой участок.

— Исайя, ликуй… — под срывающееся одинокое пение, вслед за священником они мелкими шажочками трижды обошли аналой и подсвечник. Со скамейки у входной двери за ними внимательно следил таксист. Других свидетелей таинству не было.

— Венчается раб Божий Владислав рабе Божией Александре… венчается раба Божия Александра рабу Божьему Владиславу… — кольца, с которых они не догадались сорвать бирки, непривычно тяжелили пальцы, а надетые короны совсем не подходили по размеру — у него она едва держалась на макушке, а Саша, наоборот, утонула в своей по брови.

От придерживаемого дыхания сердце колотилось как у бешеного кролика. А еще он никак не мог запомнить от какого плеча к какому нужно накладывать крест и хитрил, чуть запаздывая за Сашей.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь!

Глоточек густого вина ударил жаром в лицо и, сняв напряжение, заполнил тело теплой ликующей радостью. Словно в и так светлое помещение через окна долилось еще больше солнца, ослепительно расплескавшегося на золотой лепнине иконостаса, изгибах паникадила, высоких ножках подсвечников и бело-серебряной ризе.

— Ну, молодые, поцелуйтесь. — Отец Василий и сам улыбался им отчего-то с явным облегчением. Мелкие морщинки сжимались-сходились вокруг искрящих лаской точек зрачков, коротко подрезанные усики топорщились над большими, не по черепу, редкими зубами. — Поздравляйте ж друг друга!

В низеньком, обмазанном глиной и выкрашенном в желтое, соседнем с храмом домике, чистенькая до восковой полупрозрачности старушка — Татьяна Семеновна — в белом платочке под завязанной накрест пушащейся шалью, уже накрыла в «зале» стол, на который таксист выложил их яблоки, бананы, апельсины и торт, выставил две бутылки шампанского, а рядом от местных щедрот дымились по железным тарелкам пельмени, белела облитая сметаной гора крупного домашнего творога и, прямо на вязанных кружевных салфетках, пестрили разнокрашенные — с прошедшей две недели назад Пасхи — яйца.

— Вот, вы слышали сегодня: «кого Бог сочетает, человек да не разлучит». Великая формула для устроения всей вашей будущей жизни, если вдумаетесь. Ведь любовь — единственное, что соединяет истинно, потому что в Писании сказано: Любовь и есть сам Бог. Но, только в понимании любви — не как жажды чем-то обладать, не в страстном эгоизме, а, наоборот, в полной жертвенности, безостаточной самоотдаче: «я люблю тебя, значит, я твой», — и покрывает брачный союз Божья благодать. И, действительно, когда двое вот так любят друг друга, когда они отдают друг другу всю свою душу, разве может что-то и кто-то их разъять, разлучить? Нет такой силы, ни человечьей, ни бесовской. Запомните: слияние душ в Божественной Любви — единственно настоящее, непреходящее счастье, другого на земле нам не дано. А так как человек существо не только душевное, но и плотское, то отсюда ему и еще одна радость — чадо. Никогда не разлучиться мужу и жене, после того, как у них родилось дитя. «Да будут единая плоть» — и вот ваш ребенок навсегда наследует черты и характеры вас обоих, он навсегда равно и мамин и папин. Малый такой ребеночек, а в нем вы уже нераздельны, в подобие Святой Троицы: три ипостаси в единой природе.

Славка, поймав момент, когда отец Василий отвлекся на закуску, тихонько подтолкнул Сашу плечом:

— Родишь мне сына?

— Сначала дочь.

— Это еще почему?

— А чтоб помогала с младшими нянчиться.

— Ты что, сказку про гусей-лебедей не читала?

Чтобы она своего братца проморгала? Не смей мне перечить — сына первым! Защитника!

— Чего-чего не сметь?

— Ничего не сметь. Вот как батюшка сказал: «да убоится жена мужа своего»!

— Ох, и боятся оне нас! — Отец Василий смеялся заразительно, рассыпчато, опять пряча блестящие глазки в зажимы морщинок. И за ним нельзя было не рассмеяться остальным. Только Семеновна у печи печально подпирала щеку черной ладонью, отстраненно ожидая окончания застолья.   А, может, у нее болел зуб?

Пустынная улица мелькала и щебетала черными с малиновым, низко пролетающими росчерками ласточек. Припыленная вдоль некрашеного церковного забора кипень мелкой аптечной ромашки млела в ожидании дождя — плотно взбитые, густые облака с юга наползали медленно, но явно с серьезными намерениями.

У «волги» стоял, как вначале показалось, мальчишка, тыча пальцем в шашечки вдоль всего кузова, словно их пересчитывая. Таксист уже дернулся заорать, но разглядел, что это не ребенок, а крохотный горбун.

— Гоша, а чего ты не зашел? Пообедал бы с нами? — Отец Василий попытался заглянуть в лицо отворачивающегося от него немолодого уже, большеголового худенького человечка в сером ушитом плащике и ярко-синих женских сапогах с белыми каблуками. — Ты чего, опять на что-то обиделся?

Горбун рывком увернулся от священника, отшагнул, быстро и жадно осматривая снизу вышедшую компанию.

— Ну, вот. Опять за свое! Это — Гоша. Он у нас человек особенный, у него сны вещие.

— Это как?

Гоша сердито метнул взгляд в улыбающуюся Сашу. И неожиданно пропищал:

— А я тебя помню!

— Вот вещие, и все. Увидит он, к примеру, под утро, что батюшка его за что-нибудь ругает, и верит, что такое вот-вот случится.

— А если не произойдет?

— Так он специально напросится. Для верности своему сну.

— Я тебе про пожар в кочегарке точно предсказал, — вскинул головой Гоша. — И про то, когда епископ умрет.

— Один раз — это случайность, второй раз — совпадение. Вот когда ты в третий раз вправду проречешь, тогда только поверю в закономерность. Чего сегодня-то приснилось?

Горбун чуть покачивался на высоких каблучках, разной длины его руки с толстыми прокопченными пальцами прихлопывали набитые чем-то карманы, а землисто-серое личико выказывало полное презрение к подкалывающему его отцу Василию. Однако, за детски выпяченной нижней губой, за гордо завернутыми на близящиеся облака серо-желтыми белками, Гоше никак не удавалось скрыть внутреннее, зудящее напряжение — ну, не зря же он тут целый час поджидал их выхода. И, опять стрельнув взглядом в Сашу, Гоша по-старушечьи сердито задишконтил:

— Ну, ты чего лыбисся? Смотрись-ка лучше в зеркала, пока они тебя отражают! Спеши, вглядывайся. А ты, солдат, не ходи спиной. Коли взял что, не отступайся.

Некоторое время они все молчали, глядя, как неловкой припадающей походкой маленький человечек удаляется вдоль притихшей под наплывающей тенью улицы.